Конверты

Алексей, как обычно по вечерам, сидел за пианино. В левой руке он держал листочек с только что написанными нотами, а правой пробовал подобрать аранжировку для новой мелодии. Несмотря на звук пианино, он очень отчетливо услышал своим острым слухом родной и любимый голос, доносившийся из комнаты мамы:
– Алешенька-а!
Услышав это, он мгновенно оторвался от пианино и быстрыми шагами подошел к комнате матери с тревожной мыслью: «Не заболела ли она?»
– Как ты, мама? – спросил он, входя без стука.
– Слава Богу, сынок, – бодро ответила мама, вставая с кровати, как бы стараясь доказать, что и на 85 году жизни можно чувствовать себя бодро и уверенно.
– Я вот о чем хотела тебя попросить: ты завтра по пути с работы не смог бы купить мне… – при этом она сделала паузу, которой быстро воспользовался Алексей.
– Конечно, мама, говори, что тебе нужно, может, что поесть, может, лекарства, я даже в обеденный перерыв смогу…
– Нет, сынок, – мягко поправила его Антонина Васильевна, – мне бы конвертиков…
– Чего-чего?! – переспросил Алексей, вытянув шею и внимательно посмотрев на маму удивленными глазами.
– Совсем немного, – продолжала она, не обращая внимания на изумительный взгляд сына, – штук 15, пожалуй, хватило бы.
– Мама, ты объясни мне, в чем дело? – переспросил Алексей, вопросительно вглядываясь в мамины глаза.
– Да ты не волнуйся, сыночек, я с пенсии все расходы покрою, я тебе обещаю…
– Мама… – уже с упреком посмотрел на Антонину сын. – Да разве в деньгах дело?! Я разве тебе в чем-то отказываю?! Но ты меня тоже пойми правильно. На позапрошлой неделе я купил тебе 8 конвертов. На прошлой уже 10. А теперь ты запросила целых 15! Ты мне скажи, куда это ты письма строчишь? Неужто жалобы в правительство насчет пенсии, – пробовал угадать Алексей. – Я же тебе говорил, это все бесполезно! В наше время никто на письма и на жалобы не реагирует. Никому нет дела до того, что у тебя 40 лет стажа. Они говорят, что стаж шел не в нашей стране, а что тогда была одна большая страна – им до этого нет дела. Но ты не волнуйся, мы с Ингой работаем, поэтому ты без хлеба и тепла не останешься, – пробовал уговорить маму Алесей.
– Хорошо, сынок, хорошо, – согласилась с ним Антонина, – я обещаю, что не буду писать в правительство, а ты мне конвертиков все равно не забудь принести, а то мне придется самой идти, – заявила она, привставая.
Увидев, что переубедить маму ему не удается, Алексей начал успокаивать ее:
– Хорошо, я все куплю, только ты не волнуйся, ложись и отдыхай, а то уже совсем поздно. Алексей вышел из комнаты мамы в полном недоумении.
– Ну, что там? – спросила его супруга. – Как мама?
– Все нормально, кроме конвертов! – ответил Алексей жене каким-то неестественным голосом.
– Каких еще конвертов? – спросила она.
– Если бы я знал, каких и для чего… – безнадежно махнул он в сторону маминой комнаты. – Ты не волнуйся, иди, отдыхай, – уже нежнее обратился Алексей к супруге. – Я еще немного поработаю, а с конвертами мы разберемся, – бросил он уже на ходу, направляясь в комнату, где находилось пианино.

ЧП

Василий Иванович быстро набрал знакомый ему номер телефона и, дождавшись ответа, встал со стула и как-то торжественно, по-партийному начал объяснять своему начальнику о том, что произошло.
– Понимаете, Иван Иванович, я такого от нее не ожидал, и именно сейчас, когда после войны под руководством нашей партии советские люди отдают все силы для восстановления разрушенных городов и производств…
Но строгий голос из трубки сбил его пафосную речь:
– Ты давай поконкретней, факты и улики излагай.
– Факты железные, – продолжил Василий Иванович. – Сегодня утром Антонина Васильевна Богославская явилась ко мне в райком комсомола и положила на стол свой комсомольский билет. Она заявила о том, что верующая и, извините, — виновато попросил он слушающего, — настолько любит Бога, что не может быть членом ВЛКСМ!
– Ого! – оживился голос в трубке. – Да у тебя, Иванов, там целое ЧП!
– Да, ЧП, да еще какое, – учтивым голосом похвалился Василий Иванович. – Я вот решил немедленно Вам доложить…
– А что это голос у тебя такой победоносный, ты никак рад случившемуся? – поинтересовался вдруг Иван Иванович. – Не результат ли это твоего бездействия и отсутствия всякой агитационной работы. Вражьи элементы через секты разрушают наши идеи и устои, а он радуется, – уже зловеще и угрожающе зазвучал голос в трубке.
Такого поворота событий Василий Иванович никак не ожидал. Лицо его вдруг сделалось мрачным, во рту пересохло, язык прилип к гортани, и он уже не мог выговорить ни слова, понимая, какими неприятностями грозят ему его лишние слова.
– Ладно, – сдержанно протянул голос в трубке, – с тобой потом разбираться будем, а сейчас давай мне адрес этой сектантки.

Христианка

Антонина сложила зонтик, достала из кармана повестку и постучала в окошко, где должен был находиться дежурный милиционер. Из окошка выглянул пожилой мужчина. Посмотрев в повестку, он спокойным голосом сказал девушке:
– Сумочку и зонтик здесь оставишь, сама поднимайся на 4-й этаж, кабинет № 48.
Через несколько минут она уже стучала в дверь кабинета под бешеный стук ее собственного сердца. «Господи! – молилась она. – Пошли мне смелость и мужество. Господи, дай мне Твою силу и мудрость и, если можно, защити меня от этих злых людей».
На стук дверь открылась, и перед ее глазами предстал человек в военном костюме, грузного телосложения, с седыми волосами и с двумя шпалами на каждой петлице. Он смерил Антонину вопросительным взглядом с ног до головы и кивнул ей, приглашая войти. Указав девушке на стул, стоявший по середине комнаты, сам он уселся в кресло за столом, после чего каким-то удивленным и даже сочувственным голосом спросил:
– Богославская Антонина Васильевна?
– Да, – дрожащим голосом ответила девушка.
– Так это ты, что ли, решила объявить войну райкому комсомола?
– Нет, что Вы, я ни с кем не воюю, – ответила девушка уже чуть смелее.
– Не воюешь?! А это что такое? – рявкнул следователь, при этом он схватил со стола какую-то бумагу и начал трясти ею прямо перед глазами Антонины.
– Кто дал тебе право швырять комсомольский билет?! Что это за наглость такая? Это что, вызов Советской власти! Не иначе как тебя завербовали иностранные разведки! Мы найдем достойный ответ на такие поступки, – вдруг перешел на угрожающий тон следователь.
Антонина слушала молча его монолог, а про себя молилась: «Господи, как обидно, сколько лжи, Господи, укрепи, хоть бы не расплакаться».
Вдруг какое-то спокойствие пришло в ее сердце, и она, уловив паузу в разговоре начальника, вежливо возразила:
– Я и не думала бросать вызов Советской власти, наоборот, я добросовестно работаю на благо нашей Родины и подчиняюсь власти. Просто я читаю Библию и верю в Бога, поэтому я считаю себя недостойной быть в комсомоле, чтоб не скомпрометировать других товарищей.
Такого спокойного тона и ясного ответа начальник никак не ожидал.
– Не скомпрометировать комсомольских товарищей?! – переспросил он. – Да ты и впрямь упертая и глупая, ты уже скомпрометировала не только комсомол, но и партию. Как мы объясним другим твой уход? Твой поступок хуже проповеди священника. Плохой пример заразителен! – не унимался следователь.
– Но что здесь плохого? – переспросила его девушка. – Я же поступила честно и сама призналась.
– Да ты хоть понимаешь, о чем говоришь! – хриплым голосом закричал начальник. – Ты думаешь, если война закончилась, значит враг полностью побежден! Увы! Враги вокруг нас, они пытаются везде, где только можно, организовать антисоветский заговор и используют для этого молодых и фанатичных людей как ты. Я хотел бы спросить, где вы были во время войны, когда фашисты уничтожали наши города и деревни, убивали детей и стариков. Небось, где-то прятались в подвале, прикрываясь своими книгами, а другие жизнь отдали, чтобы защитить нашу страну!
Начальник вдруг закашлялся, быстро достал стакан, налил из кувшина воды и начал жадно пить. Воспользовавшись паузой, Антонина смело заговорила:
– Я, между прочим, товарищ майор, во время войны не пряталась. В 42-м я ушла добровольцем на фронт и вернулась оттуда через 2 года, после осколочного ранения. И выжила я благодаря молитвам моей мамы и милости Господа.
– Ты была на фронте? – удивленно переспросил следователь. – Что-то я сомневаюсь, ну что ж, проверим. Но даже если это и так, то какое ты имеешь право предавать своих товарищей комсомольцев. Знаешь, мы могли бы уладить этот вопрос без лишнего шума. Ты сегодня же пойдешь в райком комсомола, заберешь свой билет, выкинешь всю эту дурь из головы, а я к тебе, как к участнику боевых действий, проявлю понимание.
– А как Бог посмотрит на мой поступок? — спросила Антонина не столько начальника, сколько себя.
– Какой Бог?! – уже не на шутку разозлился начальник. – Здесь нет другого Бога, кроме меня. Я могу тебя отпустить домой, могу расстрелять прямо здесь!
– Вы ничего не можете сделать со мной, если Бог Вам не позволит…
– Я не могу?! Бог не позволит?! – истерично заорал следователь.
При этом он выхватил пистолет из кобуры, взвел курок и заорал что есть силы:
– К стене лицом!
Антонина вскочила со стула и, сделав несколько шагов, прислонилась к стене лицом, все еще не веря в то, что происходит. «Неужто пугает», – подумала она, но в это время раздался выстрел, пуля просвистела рядом и застряла в стене, потом раздался второй.
– Ну что? Где твой Бог? Падай на колени и моли меня о помощи. Я – твой бог!!! – кричал начальник.
За время войны Антонина не раз пережила артобстрел, бомбардировки, поэтому свист пуль она встретила мужественно. «Если бы хотел убить, то с этого расстояния он бы не промахнулся», – мелькнула мысль. «Господи, вступись за меня», – молилась она под свист пуль. Тем временем следователь бросил дымящийся пистолет на стол, подбежал к девушке и, схватив ее за плечи, ударил лицом о стену. Антонина почувствовала, как по лицу течет кровь, голова ее закружилась так, что ей показалось, будто комната движется как на волнах, ее ноги подкосились.
– Отпустите меня, – закричала она изо всех сил.

Бальзам на душу

– Мама, что с тобой? Проснись, – взволнованным голосом звал Алексей, слегка прикасаясь рукой к мамину плечу.
Но мама вела себя как-то странно: она стонала во сне и пыталась освободиться от объятий сына.
– Мама! – крикнул Алексей еще громче. – Проснись!
От этого крика Антонина Васильевна открыла глаза и увидела перед собой озабоченное лицо сына. С его помощью она привстала и, немного придя в себя, сказала:
– Прости, Алешенька, сон нехороший, как будто снова в молодость вернулась. Ой, слава Богу, что все это уже далеко позади, теперь другие времена.
– Какой сон, какие времена? – удивлялся Алексей. В это время в комнату вошла супруга и ласково, но бодро потребовала:
– Мама, давай в ванную мыться, сегодня воскресенье, как бы нам не опоздать на собрание, я уже и одежду приготовила.
Антонина Васильевна поднялась с постели и поспешила в ванную. А через несколько минут она уже стояла перед зеркалом, рассматривая себя одетой в темно-коричневую юбку и кофейную кофточку.
– Доченька, – позвала она Ингу. – Скажи мне, пожалуйста, как сочетаются цвета юбки и кофточки?
– Да нормально, мама, – ответила Инга, даже не заглядывая в комнату мамы.
– А нет ли у тебя обуви подходящей, – продолжала Антонина Васильевна, – а то мои серые туфли никак не идут к этой одежде.
– Что-то найдем мама, у нас же размеры почти одинаковые, – быстро отреагировала невестка.
– Доченька, а как насчет платочка подходящего и, кажется, у тебя есть духи неплохие, чтобы был приятный запах.
– Ой, мама, – не выдержала Инга, – такое впечатление, что тебе 18 лет и ты собираешься замуж!
– А что, если тебе 85, значит в церковь можно одеваться неряшливо и без вкуса? – спросила мама, внимательно рассматривая себя в зеркале, и не дожидаясь ответа, добавила: – Ветхозаветный священник, как одевался перед службой? А мы ведь священники и цари Господа Иисуса. Да и Слово Божие нас учит, чтобы старицы одевались как прилично святым.
– Конечно, мама, – согласилась Инга. – Вот тебе платочек, а туфли возле дверей. Может, перекусишь или выпьешь чай?
– Что ты, доченька! В воскресенье с утра?! Не лучше ли в посте Господу помолиться, – строгим голосом отказалась Антонина Васильевна.
На улице возле церкви они встретили сестру Тамару, и Антонине Васильевне показалось, что лицо у нее с оттенком печали. Она задержалась немного и, как только дети и внуки скрылись за церковной дверью, спросила:
– Томочка, ты никак заболела или проблема у тебя какая?
– А с чего это Вы взяли? – каким-то чужим голосом ответила Тамара, видимо, не желая продолжать разговор.
– Ты на меня не обижайся, сестричка дорогая, но вижу я лицо твое, и мое сердце не спокойно. Ты скажи мне, а я никому, ты же знаешь. Я только Господу в молитве.
– Ладно, – чуть теплее заговорила Тамара. – Я, Антонина Васильевна, хоть и очень загружена и на работе, и дома, но хочу служить Господу. И вот прошусь в хор уже больше месяца. Пресвитер меня рекомендовал как хорошую христианку. А регент все не принимает. А на прошлой спевке он долго слушал меня, а потом сказал: «Знаешь, Тамара, тебе лучше подыскать другое служение». Эти его слова как острием по сердцу. Что это, я хуже всех?! Мне ведь только 35 лет, а уже списали! А ведь память у меня неплохая, я бы все эти ноты наизусть выучила. Но получатся, я теперь никому не нужна, – уже сквозь слезы жаловалась Тамара.
Антонина Васильевна слушала ее и не перебивала, понимая, что Тамаре нужно перед кем-то излить душу. И только после того, как Тамара умолкла и начала вытирать платочком нахлынувшие слезные ручейки, она ласково возразила:
– Ну почему это ты никому не нужна? Во-первых, ты нужна Господу. Он тебя возлюбил, когда ты была грешной еще, и такую дорогую цену заплатил, чтобы тебя искупить. И Он обязательно хочет, чтобы ты была с Ним на небе и делила там небесную трапезу со святыми.
Эти слова немножко оторвали Тамару от земли, и она тут же представила себя на небесах в присутствии Господа и святых. И какое-то тепло вдруг начало наполнять ее сердце, вытесняя оттуда огорчение и обиду.
– Во-вторых, – продолжала Антонина Васильевна, – в церкви есть и другие служения. И каждый, независимо от возраста и способностей, может найти себя и быть полезным в храме Господнем.
– Какие, например? – спросила Тамара. – Стихи я читать не люблю, молиться вслух стесняюсь, в график уборки я не записывалась, потому что… ну вы же знаете, где я работаю, – запнулась немножко Тамара, показав почему-то при этом свои белоснежные руки.
– Знаю, знаю, доченька. Ты на высокой должности в министерстве. Но ты знаешь, наш Господь ведь не постеснялся ноги ученикам умыть и сказал при этом: «Я даю вам пример». Я это не к тому, что тебя нужно делать в церкви то, что тебе не по душе. Я только хочу тебя ободрить, чтобы ты молилась, и Господь подготовит твое сердце, а потом усмотрит для тебя такое служения, от которого если не голос, то душа точно запоет. Давай вместе молиться об этом и посмотрим, что Господь сделает.
Лицо Тамары от этих слов умиротворилось, и она молча обняла старушку и, прижимая ее к себе, повторяла:
– Спасибо Вам огромное, Вы как бальзам мне на душу, я сегодня же начну молиться.

Сержант Богославская

Падая на пол, Антонина услышала крики и топот тяжелых военных сапог. Голова ее сильно болела, из носа струилась кровь, ноги казались свинцовыми. Лежа на полу, она слышала как вбежавшие в кабинет люди что-то кричали следователю.
– Она оказала сопротивление, – оправдывался следователь, указывая на лежавшую на полу хрупкую девушку.
– Возьмите себя в руки, майор, какое сопротивление?! Я буду требовать служебного расследования! – услышала она властный голос и, приоткрыв глаза, увидела офицера с тремя шпалами на петлицах. Лицо его показалось ей знакомым.
«Где же я могла его видеть?» – подумала Антонина и потерла сознание.
Подполковник Светлов Владимир Иванович узнал ее сразу. Да разве такое можно забыть, не прошло и 5 лет. В ту роковую ночь он вместе со штурманом возвращался с задания на своем «Як – 2». Уже находясь почти за линией фронта они вдруг почувствовали, как самолет содрогнулся, и в левом крыле появилось пламя. Прыгать с парашютом было невозможно – пролетали как раз над морем, хотя и недалеко от берега. Они приняли решение садить самолет прямо в море, рядом с берегом, чтобы попытаться сбить бушевавшее пламя. Далее все было быстро как в ускоренном фильме. Удар фюзеляжем о воду, треск отваливающихся крыльев и крик штурмана, который от сильного толчка ударился о панель приборов и потерял сознание. Когда все стихло, Владимир попытался вылезти из самолета, который медленно погружался в ледяную воду.
«Что же делать со штурманом?» – мелькнула у него мысль. Он потрогал пульс на окровавленной шее товарища. Пульс, хоть и слабо, но прощупывался. Самолет тем временем был уже почти весь в воде. Владимир начал вытаскивать товарища из кабины. Самолет, погрузившись на пол метра в воду, остановился, упершись шасси прямо в дно. Владимир стоял на верху погруженного в воду самолета, по колени в воде, и с трудом удерживал штурмана. Ледяные волны тем временем накатывались одна за другой.
«Что делать?! Бросить погибающего товарища и попытаться добраться до берега, а что дальше? Если вокруг ни души? Километров 5 пройду, а потом замерзну» – думал он. Да и бросить штурмана он не решался. Слишком многое их связывало. Владимир собрал все свои силы и отчаянно закричал к безмолвному берегу: «По-мо-ги-те-е!!! Есть кто живой?!» Не в силах держать товарища, он посадил его на кабину самолета так, что только голова штурмана выглядывала из воды. Он кричал и кричал, сколько было сил, вглядываясь в безнадежную тьму. Минут через 20, которые показались ему вечностью, он заметил, как на берегу появились огни. Еще через несколько минут его вместе со штурманом уже везли в резиновой лодке к берегу советские солдаты. Оказавшись среди своих, Владимир первым делом помог донести товарища к госпиталю, расположенному в классах школы, и находился там до тех пор, пока врачи не закончили операцию. После этого, согревшись чаем, он нашел молодого лейтенанта, который помог им выбраться из ледяного плена, и спросил о том, как они узнали о падении самолета.
– Сейчас я покажу Вам вашего спасителя, – заявил лейтенант и повел Владимира в одно из близлежащих зданий.
Зайдя внутрь, Владимир увидел комнату, заставленную аппаратурой, и молодую девушку в наушниках, одетых поверх пилотки. Увидев офицеров, девушка встала, сняла наушники и, приложив руку к правому виску, начала докладывать:
– Товарищ лейтенант, разрешите доложить, сержант Богославская продолжает прослушивание эфира с целью выявления вражеской авиации!
– Да что Вы, Антонина, садитесь, мы не с проверкой, – отмахнулся лейтенант, приведший Владимира. – Я вот привел летчика, которого Вы услышали. А вот и ваш спаситель, товарищ капитан, – обратился он уже к Владимиру.
Владимир, не в силах сдержать эмоции, бросился обнимать смущенную девушку.
– Я даже не знаю, как Вас благодарить, – волновался он.
– Да что Вы, товарищ капитан, это просто мой долг перед Родиной.
– Но как же Вы нас услышали, как распознали?! – не унимался Владимир.
– Это локаторы мощные, я не причем, – оправдывалась Антонина.
– Мы, товарищ капитан, не удивляемся уже, – вступил в разговор лейтенант. – У Антонины настолько слух тонкий, что она не то что Мессершмитды немецкие, она жужжание комара слышит километров за 10! Таким бы в консерватории Баха играть, а не гул самолетов слушать. Ну, ничего, после войны, если не она, так дети ее непременно будут знаменитыми музыкантами, – заключил он.

Долг и совесть

Антонина очнулась от резкого запаха и, открыв глаза, увидела перед собой женщину в белом халате, державшую кляп с нашатырем у ее носа.
– Пришла в себя, Владимир Иванович, – сообщила женщина человеку в военной форме, стоявшему позади нее.
– Хорошо, Катя, Вы можете быть свободны, – ответил военный.
Подняв глаза, Антонина увидела, что она сидит в кресле, в кабинете очень похожем на тот, в котором она была на волосок от смерти, но человек в военной форме явно был другой. Лицо его показалось ей очень знакомым. «Где же я его могла встретить», – попыталась вспомнить Антонина.
– Здравствуйте, Антонина, – обратился к ней военный. – Я летчик Капитан Светлов, помните 42-год, – заговорил он дружелюбным голосом. – А я ведь не забыл Вас тогда и написал командиру, чтобы Вас представили к награде. Надеюсь, Вы ее получили? – спросил он, вглядываясь в глаза девушки.
– Да, спасибо, я получила награду, – как-то неоднозначно ответила Антонина, вытирая платочком кровь с лица.
– Насчет майора Волкова мы начнем служебное расследование, стрельба эта так ему не пройдет, – оправдывался Светлов.
После этого он подошел к столу, открыл папку, достал оттуда бумагу, на которой было написано «Райком комсомола», и начал читать содержимое. Через несколько минут он тяжело вздохнул и озабоченным голосом произнес:
– Да… Такая бумага – это как минимум путевка на Колыму лет на 10, а, может, даже и хуже, – добавил он, сделав паузу. – Что же это с Вами происходит, Антонина, что Вас врагом народа пытаются сделать. Где же Ваш Бог?! Он Вам сейчас очень бы пригодился.
– Я, товарищ подполковник, не враг, наоборот, я люблю свою страну и людей и хочу делать только добро. Просто я верю, что есть Бог, читаю Его Слово и молюсь вместе с другими верующими, – слабым голосом говорила Антонина.
– Где же Он, твой Бог? – снова спросил подполковник. – Я вот немало часов налетал, но ни на небе, ни на земле не видел Его.
Владимир вдруг посмотрел на девушку и, сделав паузу, добавил:
– Разве только в таких невинных и добрых людях…
Поднявшись со стула, он прошелся к двери и обратно, и так несколько раз. Внешне он казался спокойным, только правая щека, которая слегка дергалась, выдавала волнение. Внутри у него шла самая тяжелая битва. Он не испытывал такого напряжения даже тогда, когда был окружен стаями немецких истребителей. Это была битва между совестью и долгом. Наконец он подошел к двери и повернул ключ на два оборота. После этого он еще раз посмотрел в глаза сидевшей на кресле девушки.
– Ну что ж, товарищ Светлов, пора отдавать долги, – сказал он себе и решительно зашагал к столу.
Открыв папку, он достал оттуда злополучную бумагу, скомкал ее и сжал в кулаке так, что казалось, он сотрет ее в порошок. После этого он бросил скомканную бумагу в пепельницу, достал спичку, зажег и молча наблюдал за тем, как сине-желтый огонек съедал строчку за строчкой коварной грязи и лжи, которой пытались сгубить молодую судьбу.

Конверты

Алексей припарковал машину на церковной стоянке и вдруг увидел джип своего знакомого Валерия, держащего кафе недалеко от их дома. К удивлению Алексея, рядом с машиной стоял сам хозяин с женой Валентиной.
– Здравствуйте, – радостно поприветствовал он Валерия. – Вот уже не ожидал.…
– Да ладно, не обольщайся, – перебил его бизнесмен. – Я в «богомольные» пока не записываюсь. Просто тут случай такой интересный со мной произошел. Кафе мое позавчера подожгли. Кухня полностью выгорела, и частично сгорел зал. Хорошо хоть пожарные приехали быстро. Я, когда узнал, сразу подумал на конкурента своего. У него кафе на соседней улице. Я с ним не раз ругался из-за клиентов. Схватил охотничье ружье, сел в машину и давай к нему. Ну, думаю, отсижу, но проучу подлеца. А тут на перекрестке пробка, я минут 20 стоял. И тут вижу, какая-то старушка конверты прямо в машину бросает. Я бы и смотреть не стал – не иначе как реклама. Но вижу, написано от руки на конверте, я и открыл. И вот что там было, – мужчина показал листочек с текстами.
«Вспыльчивый может сделать глупость». И еще: «Всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев» (Прит. 14:17).
– А стих, прямо в «яблочко», как для меня, – он прочитал дальше:
Остановись, не будь как смерч,
Без меры гнев не распускай,
И прежде чем поднять свой меч,
Для рассужденья время дай.
А может, друг невиноват,
И зря в руке твоей булат!
– И пока мы стояли в пробке, я подумал, что, может, в самом деле, не стоит спешить, надо вначале разобраться. Возвращаюсь назад, спрашиваю поваров о случившемся, а они все в один голос: «Замыкание в плите произошло, искры, огонь, сотрудника одного током ударило, еле спасли». Я тогда понял, что погорячился. А на другой день человек, которого я хотел убить, перечислил мне крупную сумму на восстановление кафе. Там в конверте адресок церкви был, вот жена и настояла, чтобы мы приехали сюда посмотреть, что тут и как. Но ты не переживай за нас, иди, мы тут сами разберемся и зайдем. Если надо и на службу пожертвуем! – хлопнул он по плечу изумленного Алексея.
Сразу после служения Алексей поспешил, чтобы увидеть знакомого. Но в коридоре он вдруг наткнулся на диакона Николая Филипповича, который плача, что-то рассказывал брату, стоящему рядом. Алексей подошел и услышал следующее:
– Я ведь уже больше 20 лет диакон в этой церкви. А никто даже не знает, когда у меня день рождения. Вспоминают обо мне, когда нужно идти к больным или на похороны. Я в последнее время, если сказать честно, подустал, какое-то уныние в сердце прокралось. И вот получаю письмо. Посмотрите, – он потряс конвертом.
«Дорогой Николай Филиппович, спасибо Вам огромное за Ваш труд в церкви. Многие люди чувствуют Вашу поддержку и ценят то, что Вы делаете во имя Господа. Мы часто благодарим Бога за то, что Он дал нашей церкви такого заботливого, любящего и посвященного диакона как Вы». А ниже были слова из Евангелия: «Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом» (1Кор. 15:58).
– А стих какой! – изумлялся диакон. – Вот, почитайте сами. Заглавные буквы составляют мое имя:
Никогда, мой брат, не падай духом.
Иногда тернистым будет путь.
Когда трудно – сердце открой Другу,
Он поймет и даст передохнуть.
Лишь Ему ты верным оставайся,
А печали все уйдут, как сон.
И благословения вернутся,
И прославлен будет только ОН!
– После такого письма, мне и стыдно, и радостно. Стыдно, потому что я, например, нашему пресвитеру никогда таких слов не говорил, а он себя полностью отдает для служения! А радостно, потому что кажется, что у меня крылья выросли. Не каждый раз «спасибо» услышишь, а тут такое… Прямо весна на душе! – вытирая мокрые щеки, восторженно делился Николай Филиппович.
– Не знаком ли вам этот почерк? – пытливо всматривался он в глаза своим собеседникам. – Не иначе, как кто-то из наших нашел себя в таком нужном и таком забытом служении!
Алексей пожал плечами, пытаясь уйти от ответа, а сердце бешено забилось. Этот почерк, и автора стихов, с выделенными заглавными буквами, составляющими слово, он знал более, чем хорошо.
Домой он добрался, когда было уже темно. Поужинав, тихонько поднялся к маминой комнате и постучал. Не услышав ответа, он вошел внутрь и увидел, что мама уже уснула. Алексей достал теплый плед и заботливо накрыл такого дорогого ему человека. После этого он подошел к столу, достал из сумки 20 конвертов, чистую тетрадку, ручку. Положив все это на стол, он тихонечко вышел из комнаты, боясь нарушить спокойный мамин сон.